Марсельцы - Страница 4


К оглавлению

4

Я подумал, что мальморский кюре поможет мне. Достаточно было вспомнить про существование этого добряка, чтобы я сразу почувствовал себя бодрее.

Подстегиваемый пронизывающим тело ветром, я зашагал по направлению к Мальмору. Дорогой я представлял себе облик кюре Рандуле: его круглое благообразное лицо, серые глаза и густые седые волосы, его пухлые руки, тонкий, как будто женский голос, его черную рясу и башмаки с серебряными пряжками. Уверенность, что он не оставит меня в беде, согревала и подбадривала меня.

Когда я пришел в Мальмор, было уже далеко за полночь. На улицах не видно было ни души; все огни уже давно погасли. Мертвую тишину нарушало только завывание ветра, хлопанье неплотно прикрытых ставней да монотонное журчание струйки воды, льющейся в наполненный до краев и окаймленный зубчатой бахромой из сосулек бассейн.

Я прошел прямо к церковному дому, где жил добрый кюре, но у самой двери меня снова обуял страх. Что-то скажет мне кюре? Что, если он отведет меня в замок к Сюрто? Нет, не может быть! Господин Рандуле всегда улыбался мне при встрече, и лицо его светилось такой добротой. Нет, нет, этот человек не мог никому причинить зла! Он никогда не выдаст меня врагам!

Я смело схватил дверной молоток и постучал. Тук-тук! Молчание. Я постучал еще раз. Сильнее. По-прежнему никто не отозвался на стук. Я обежал вокруг дома, заглядывая во все окна, — ни в одном из них не было света. Тогда я вернулся к дверям и снова поднял дверной молоток. Продержав его несколько секунд в руках, я, наконец, набрался смелости и постучал в третий раз. Тук-тук-тук!

В то же мгновенье послышался голос господина Рандуле:

— Жанетон, Жанетон! Мне кажется, что кто-то стучится в дверь.

Жанетон из другого этажа ответила:

— Вы ошибаетесь: это ставни скрипят от ветра.

Услышав этот разговор, я забыл всякий страх и постучал еще раз. Опять раздался голос кюре:

— Слышишь, я был прав! Поди взгляни, кто там.

В одном из окон дома зажегся свет, и вскоре на лестнице раздался стук деревянных башмаков Жанетон. Прежде чем открыть, она крикнула в замочную скважину:

— Кто там?

— Это я.

— Кто это — я?

— Паскале, сын Патины.

Дверь отворилась, и свет лампы ослепил меня.

— Входи, — недовольно проворчала старушка. — Зачем ты пришел в такой поздний час? Господин кюре спит. Говори, что тебе нужно от него?

Сердитые слова Жанетон смутили меня. Я не знал, что сказать ей в ответ, и, дрожа от страха и холода, повторял только:

— Мне нужно видеть господина кюре. Я должен с ним поговорить…

— Нечего сказать, нашел подходящее время! В два часа пополуночи зимой людей не будят для разговоров.

И Жанетон взяла меня за плечо, намереваясь вытолкнуть на улицу.

На мое счастье кюре слышал весь наш разговор. Он закричал из своей комнаты:

— Впусти его, Жанетон, впусти скорее маленького Паскале. Да разведи огонь, чтобы он мог согреться. Я сейчас выйду.

Жанетон не возразила ни слова. Тук-тук — застучали по ступенькам ее сабо.

Я последовал за нею.

Мы вошли в теплую кухню, где еще вкусно пахло ужином господина кюре: соусами и кофе. Казалось, один этот запах мог наполнить мой пустой желудок, — каким же сытным и вкусным должно было быть само кушанье! Такой запах я ощущал, только проходя мимо открытых окон кухни в замке маркиза д’Амбрена.

Жанетон, скорчив недовольную гримасу, разломила о колено несколько щепочек и развела огонь. Дрожащие язычки пламени весело запрыгали в очаге. Вскоре послышалось шлепанье туфель господина кюре.

Закутанный в халат, с повязанной клетчатым фуляром головой, он был неузнаваем, и, только услышав знакомый тонкий голос, я понял, что передо мной действительно сам мальморский священник.

— Это ты, Паскале? Храбрый мальчик, ты хорошо сделал, что пришел ко мне. Не бойся ничего, я отведу тебя к отцу. Он весь истерзан, но я уверен, что все кончится благополучно и он поправится.

Говоря это, кюре притянул меня к себе и ласково погладил по голове своими пухлыми руками.

Меня очень удивило, что и без моего рассказа господин кюре знал обо всех событиях этого дня.

— Где мой отец? — робко спросил я.

— Он в больнице; твоя мать ухаживает за ним. Я отведу тебя к нему, но, конечно, не сейчас. Я уверен, что ты весь день ничего не ел. Жанетон, не найдется ли чего-нибудь съестного в буфете?

— Что у меня тут, харчевня, что ли? — заворчала Жанетон, открывая, однако, дверцы стенного шкафа. — Остался только один фаршированный помидор.

С этими словами она поставила передо мной на стол маленькую мисочку, в которой лежало что-то круглое и красное, величиной с кулак.

У меня слюнки потекли изо рта.

— По вкусу ли тебе это? — спросил меня кюре. — Ешь же, не стесняйся, ешь все! Вот хлеб. Тебе дадут еще стакан вина, а потом пойдешь спать. Утром я отведу тебя к отцу в больницу.

При мысли, что отец жив и что мать ухаживает за ним, что добрый кюре защитит меня от Сюрто, я почувствовал, как блаженное спокойствие охватило все мое существо. Я пытался есть, но горло мое сжимала спазма, во рту пересохло, и кусок не лез в глотку. Я столько пережил за этот день, так измучился, что страх и усталость не могли сразу уступить место покою и довольству. Мне стало дурно, и я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание. Кюре заметил, в каком состоянии я нахожусь.

— Выпей-ка стаканчик вина, и у тебя живо появится аппетит, — сказал он мне.

Он взял красивый бокал на тоненькой ножке и наполнил его до краев красным вином.

Осушив до дна бокал, я мгновенно почувствовал себя лучше и стал жадно есть, проглатывая сразу огромные куски хлеба.

4